Что-то блеснуло, замерцало и стало вращаться над пламенем между нами. Мне показалось, это золотая монета размером примерно с шиллинг, но на обеих ее сторонах был вычеканен какой-то странный геометрический узор; что за узор, я не могла определить. Он что, с собой ее носит всюду, куда бы ни шел? Я услышала его голос, приказывающий мне следить за движениями монеты. Кружится, кружится… кружится, кружится… вас клонит в сон, — монотонно повторял голос… кружится, кружится… кружится, кружится… ваши веки тяжелеют… Но какая-то часть моего мозга оставалась настороже и не желала поддаваться. Я попыталась закрыть глаза, но они открывались по собственной воле; напряжение меня не покидало; впечатление было такое, словно я слышу колокол тревоги, бьющий в ритме колебаний монеты.

— Простите меня, — сказала я наконец. — У меня не получается.

— Я так и понял, — ответило бестелесное лицо напротив. — Доверие не подчиняется приказам, мисс Анвин, а без него я не могу помочь вам.

— Простите меня, — беспомощно повторила я. — Я не знаю, что делать.

Он встал, раздвинул занавеси и привел комнату в порядок.

— Возможно, мы двигались слишком поспешно. Если вы желаете попытаться еще раз, я вернусь завтра в это же время.

— Благодарю вас, сэр, — ответила я. — Но я не должна более злоупотреблять вашим великодушием. Нет, сэр, я прошу вас… я была бы крайне огорчена, если бы вы из-за меня совершили еще одну напрасную поездку сюда. А теперь — не останетесь ли вы выпить с нами чаю? Ада особенно просила пригласить вас…

— Я в свою очередь благодарю вас, мисс Анвин, но я должен ехать: по пути сюда мне пришло в голову, что я могу возвращаться дорогой, идущей мимо Холла, так что я с нетерпением буду ожидать нашей новой встречи — с вами и, конечно, с мистером Рейвенскрофтом, когда он вернется из Камбрии.

С этими словами он уехал, оставив меня горько сожалеть о том, что я решилась рассказать ему о своих посещениях.

Через неделю вернулся Эдуард, и мои опасения, что привидение встанет между нами, рассеялись при первом же радостном объятии, к которому прибавилась еще и радостная новость: его новая картина была продана за тридцать гиней — это самая высокая цена, какую он когда-либо получал за свои работы. Еще один успех, подобный этому, — заверил он меня, — и мы сможем пожениться, как только Софи благополучно обвенчается.

Я надеялась, что доктор Раксфорд к этому времени уже вернется в Лондон, но на следующий же день мы получили от Джона Монтегю письмо, в котором он приглашал всех нас на ланч у него дома через неделю: Магнус Раксфорд очень хочет познакомиться с Эдуардом и специально для этого приедет из Лондона. Джордж и Ада, к великому моему сожалению, были на этот день уже приглашены в другое место. Эдуард, разумеется, очень хотел пойти на этот ланч, так что мне пришлось рассказать ему, что доктор Раксфорд пытался лечить меня от головных болей, пришлось отвечать на его вопросы о месмеризме и объяснить, что лечение не удалось из-за того, что я такой плохой пациент. В день ланча я в последний момент притворилась больной и провела мучительно долгие часы одна в пасторском доме, пока, уже в сумерках, в возбужденно-радостном настроении не вернулся Эдуард.

— Значит, ланч удался? — спросила я. Мы вышли во «двёр» — посидеть под буком, который только начинал ронять свои листья; вечер должен был быть поистине прекрасным.

— Сам ланч — не совсем, он получился какой-то слишком разнообразный. Мы с Раксфордом сразу же крепко подружились — он совершенно замечательный человек, как ты и сказала, но Джон Монтегю вроде бы меня невзлюбил. Я этого не понимаю… Я ведь так хвалил его картину «Холл в лунном свете», но он просто никак не мог оттаять. Они очень жалели, что ты не могла прийти, особенно доктор Раксфорд, тут ты, знаешь ли, одержала полную победу, моя дорогая. После ланча мы с ним пошли на долгую прогулку вдоль берега, но Джон Монтегю отказался, и я уверен — из-за меня.

Но самое великолепное то, что, когда я глядел на картину Монтегю, мне в голову пришла идея написать целую серию этюдов Холла — это ведь замечательно зловещий сюжет, — как он переходит от дневного времени к ночи. Главной работой будет Холл в разгар грозы, освещенный грандиозной вспышкой молнии. Видишь ли, Магнус рассказал мне про исчезновение его дяди, и это произвело на меня огромное впечатление… Я так понял, что сейчас Холл, с точки зрения закона, в каком-то неопределенном состоянии, но он все равно должен в конце концов отойти Раксфорду. В любом случае, я все это с ним обсудил, и он говорит, что нисколько не возражает и что уладит все это с Монтегю; я спросил его, не знает ли он, почему Монтегю так против меня настроен, но он ничего не сказал, просто посоветовал не принимать близко к сердцу… Мне кажется, ты чем-то обеспокоена, моя дорогая, что-нибудь случилось?

— Нет, просто… Холл — несчастливое место, и так далеко туда идти…

— О, я же не собираюсь тащиться туда, а потом обратно, я сделаю все свои этюды в один присест — завалюсь спать где-нибудь в старой конюшне или еще в каком-нибудь таком месте… Раксфорд объяснил мне, как там все расположено. Я только надеюсь, мне выпадет хоть одна приличная гроза до того, как ночи станут слишком холодными. Тебе не стоит волноваться, моя милая девочка, я привык спать в суровых условиях, и я знаю, я чувствую — это поможет мне сделать имя и вдобавок быстро приведет нас с тобой к алтарю.

Эдуард потратил целую неделю — как мне тогда казалось, самую долгую в моей жизни — на этюды Холла. Ада была очень обеспокоена тем, что я так из-за этого волнуюсь, и несколько раз предлагала отправиться вместе в Монаший лес. Но я знала, что Эдуард терпеть не может, когда смотрят, как он работает; это выглядело бы как потакание суеверию; я боялась, что он примет меня за глупую истеричную девчонку; и, кроме всего прочего, хотя мне не хотелось признаться в этом даже самой себе, я опасалась, что мы можем встретить там Магнуса Раксфорда. Я не могла смириться с тем, что он знает обо мне больше того, что знает Эдуард: мысли об этом угнетали меня, словно между нами установилась преступная связь, и все же я не могла решиться рассказать Эдуарду (и даже Аде) о привидении.

А если бы я рассказала — какая была бы разница? Он назвал бы меня своей милой девочкой, сказал, что всему виною мое слишком яркое воображение, отвлек бы мое внимание поцелуями и весело зашагал прочь — к Холлу, откуда он вернулся в самом лучшем настроении, с внушительным рулоном этюдов под мышкой, и принялся за работу в своей мастерской. Погода оставалась по-прежнему прекрасной и, казалось, становилась все более теплой, хотя сентябрь уже шел к концу, под деревьями грудами лежали палые листья, а мои дурные предчувствия постепенно рассеивались, пока Эдуард наконец не объявил, что закончил первое полотно.

Я достаточно наслушалась про Холл, чтобы ожидать летучих мышей, кружащихся в сумерках над покосившейся башней, но небо над верхушками деревьев было бледно-голубым, почти безоблачным, пронизанным просвечивающими полосами и завитками кремового тумана. Все в этом небе предвещало идиллический дневной пейзаж, но вовсе не совпадало с тем впечатлением, которое создавал сам замок. Солнечный свет словно подчеркивал темноту наступающего на дом леса, углублял тени в оконных рамах. И каким-то образом, хотя я никогда не видела самого здания, его пропорции казались чуть-чуть смещенными, будто я глядела на него сквозь воду.